«Зыс из э тейбл». Я не смогла устроить детей в сильную школу
Если мой ребенок не попал в сильную школу — все пропало?
У всех дети как дети, а мой хуже всех. У всех дети в хорошие школы ходят, а мой в районной страдает. У всех дети с репетиторами занимаются, а у нас денег нет. У всех дети на скрипке играют, мастера спорта по горным лыжам и победители всероссийской олимпиады по математике, а мой на диване с телефоном валяется.
После этого следует вывод: я — плохая мать! Я не могу обеспечить своему ребенку задел на будущее. Я не могу обеспечить ему хорошую сильную школу и бюджетное место в вузе. Я вообще ничего не могу. Мой ребенок не сдаст ЕГЭ, не поступит в приличный университет, станет дворником, сопьется, пойдет по плохой дорожке, я всю жизнь буду его кормить… Что я еще забыла из материнских кошмаров?
«Школа отбила интерес к жизни»
Сейчас, когда моим детям 31 и 23, я с облегчением думаю, что все эти материнские заморочки уже позади. Что дети мои так или иначе (одна — так: сменив четыре платных вуза, другой — иначе, поступив со второго раза) все-таки получили высшее образование в приличных столичных вузах, работают (оба — не по специальности) и получают зарплату (не очень высокую).
Мои материнские кошмары сбылись только частично. Хотя очень многое из того, что решалось бы хорошей школой, мне пришлось закрывать за счет собственных ресурсов: сил, нервов, денег, душевного здоровья. Но я, кажется, справилась — хотя и не так хорошо, как хотелось бы. Хотелось бы говорить: у моих детей все хорошо, они прекрасно устроены в жизни, получили отличную профессию и много зарабатывают. На самом деле у моих детей все неплохо, они долго искали себя и продолжают искать, но у них есть работа, которая им нравится, занятия, которые их увлекают, общий интерес к жизни и некоторый оптимизм.
У меня никогда не было возможности устроить их в сильную школу. Они оба не блистали. Это были нормальные, добрые, милые, живые дети безо всяких признаков академической одаренности. Да еще и с некоторыми проблемами здоровья, которые мешали им хорошо учиться. Они оба попали в школу по месту жительства — обычную школу, где учителя пугают учеников, что они не сдадут ЕГЭ и будут дворниками, где никто никого не любит (ни учителей, ни детей, ни преподаваемые предметы) и всем, собственно, друг на друга наплевать.
Эта школа сделала худшее, что могла сделать с детьми: отбила им интерес не только к учебе, но и к жизни.
Погасила огонь в глазах. Заставила их думать, что они не справятся, так что не стоит и стараться.
Мне пришлось самой придумывать противоядие от этой серой скуки. Перечитывать горы пособий по занимательной науке (тогда это было еще не так популярно, как сейчас, никаких тебе «карманных ученых»), читать им вслух, придумывать свои маршруты по музеям, свои творческие и научные занятия на каникулах, чтобы поддерживать этот гаснущий огонек. Одного удалось перевести в другую школу — там он за несколько месяцев из вялого, унылого, разочарованного существа превратился в горящего идеями, увлеченного, деловитого парня. Другую — не удалось. И потому, что дети — консерваторы, опасаются перемен, цепляются за друзей и привычную обстановку. И потому, что с двумя четверками и остальными тройками в табеле ни в одну школу мечты не возьмут.
Лучшая ли в мире советская школа?
Мой собственный школьный опыт был еще хуже. У меня была очень жесткая школа — с оскорблениями, унижениями, разбором личных дел на педсоветах и общешкольных собраниях, с двойками по любому поводу, с неудами по дисциплине. Я была отличницей, спортсменкой, примерной девочкой, общественницей, я помогала другим в учебе и выполняла общественные поручения — но я уже в началке научилась ненавидеть эту школу страстно и упорно.
Именно эта ненависть помогла мне не потухнуть, не потерять себя, не сломаться. Она говорила мне: все это — неправильно, нечестно, так нельзя обращаться с людьми, так нельзя учить. Со мной нельзя этого делать, я не буду это терпеть. Это помогало спокойно выносить трехчасовые разносы на педсоветах, не каяться, не признавать вины, когда никакой вины не было. Это помогало быть человеком и не терять чувство собственного достоинства.
Потом я, конечно, завидовала тем, у кого была нормальная школа — без этого всего, зато с хорошим английским и хорошим учителем литературы. Мне приходилось это добирать потом, отрывая время и силы от чего-то другого.
Что я из этого вынесла? Ну, наверное, по Ницше: что нас не убивает — делает нас сильнее.
Я пришла в университет не счастливым и любознательным выпускником хорошей школы, а почти взрослым и очень печальным человеком.
Я была измучена рефлексией, живо интересовалась социальной философией и находила отраду в чтении классики.
Можно сказать, что школа сформировала меня от противного: привела к пониманию прав ребенка и прав человека, вынудила протестовать против педагогического произвола и правового нигилизма, ненавидеть тоталитаризм и индоктринирование детей. Я очень скептически отношусь к «лучшей в мире советской школе» — но именно она заставила меня любить и ценить свободу. Просто потому, что в ней никакой свободы не было.
Лучшая школа для лучшего ребенка. А мой все там же… Подробнее
Конечно, лучше, чтобы дети росли в любви и заботе, чтобы у них была школа, которая помогает им развить природные склонности и поддерживает интерес к исследованию мира.
Но не всем так везет. Так же, как и не всем везет вырасти у любящих и поддерживающих родителей. Или в свободной, богатой и счастливой стране. У каждого свой путь.
«Зыс из э тейбл»
Что от нас зависит как от родителей, когда мы понимаем, что не можем обеспечить детям самую лучшую школу и самых классных репетиторов?
Мы можем обеспечить им поддержку. Вместо разговоров о том, почему опять тройка по истории, мы можем сами говорить с ними об истории, читать книги, смотреть ролики на ютьюбе и кино, водить в исторический музей. Можем обсуждать историка и его требования, придумывать стратегии, как с этими требованиями справиться. Мы можем вместе с ребенком изучать поведение непредсказуемых, нервных, взрывных людей и изучать способы, как минимизировать вред от общения с ними и добиться пользы. Мы можем обсуждать с ним границы возможных компромиссов — и те позиции, которые мы не готовы сдавать никогда, никому, ни под каким видом.
Мы можем вместе обсуждать цели и задачи, способы их добиться.
Мы можем стать для ребенка не только тревожным родителем, вечно проверяющим состояние электронного дневника, а наставником, советником, играющим тренером.
Может быть, он не поступит в Оксфорд. И в Вышку тоже не поступит. Вопрос в том, какую задачу мы для себя ставим: чтобы он поступил в Вышку? (угу, и через год бросил; знаю множество таких примеров). Или чтобы ребенок стал взрослым и мог осознанно и автономно ставить цели и задачи — и добиваться целей, и решать задачи? Если второе — он сам наверстает то, чего недодала школа.
В моей родной школе, к примеру, совсем не преподавался английский язык. «Зыс из э тейбл» и «ху из он дьюти тудэй», — наша англичанка, кажется, больше и не знала ничего. Но я знала, что я буду сопротивляться засасывающей среде — и все лето после девятого класса учила английский по самоучителю, где — во времена, когда аудиозаписи живых носителей языка были недоступны — поясняли в картинках, в каком положении должны быть язык и губы, чтобы произнести глухой межзубный звук или звук «и», как в слове «ива»… Я знала, что я хочу выбраться из этой среды, что я должна знать язык.
В университете оказалось, что у меня вполне приличный средний уровень; я совала нос во все открывающиеся возможности: волонтером с американцами по обмену, вольнослушателем в уже набранную группу с углубленным английским, переводчиком к приехавшей группе…
Школа не дала мне хорошего английского, но дала — от противного — опыт сопротивления среде и целеполагания.
После университета я могу преподавать язык и могу переводить; могу выступать с докладами на международных конференциях и читать научную литературу на английском. В этом нет никакой заслуги школы — но есть заслуга университета, заслуга моя лично и заслуга родителей, которые поняли, поддержали, нашли доброжелательного репетитора на три месяца перед поступлением. Которые прислушались к тому, что я не хочу быть инженером, как они, а хочу быть филологом, и готовы были поддержать это безумное начинание.
Не объединяться со школой против ребенка
Роль родителя — не столько контролировать, все ли уроки сделаны на завтра, не столько тревожиться, все ли возможности обеспечил ребенку, все ли успел ему додать (ясное дело, что не все и не всё; поводы для тревоги не переводятся). Роль родителя — дать ребенку твердый тыл, четкое понимание, что его любят, ему готовы помогать, его готовы поддерживать, готовы учить, как выживать в этом странном меняющемся мире. Готовы терпеть его ошибки и метания. Готовы помогать ему вылезти из ямы, куда он провалился, получая свой собственный опыт (да-да, это у меня в материнском анамнезе тоже есть — и провалы детей на экзаменах, и вылеты из вуза).
Роль родителей — сформировать человека, вырастить в нем крепкий стержень, цельное ядро личности, помочь ему отпочковаться от семьи и зажить самостоятельно. Школа может в этом помочь: зажечь глаза, заразить любовью, увлечь, научить целенаправленному труду. Может помешать: разочаровать, отравить скукой и тоской. Может воспламенить ненавистью, а ненависть — это тоже энергия и сила; вопрос в том, чтобы направить ее на созидание («мы пойдем другим путем»), а не на разрушение.
Родительство, особенно родительство школьное, крепко увязанное со своими собственными школьными травмами, — мучительный опыт. Я до сих пор, проходя мимо школы моих детей, с которой наша семья окончательно рассталась десять лет назад, испытываю острое желание показать ей язык: а! не добилась! не взяла! не убила все живое!
Лучшая в мире школа, или Что сделать, чтобы мой ребенок захотел учиться? Подробнее
Родители часто оказываются заложниками дурной школы: с одной стороны, ненавидят ее детской ненавистью, а с другой — осознавая бессмысленность ее требований и ненавидя, вынуждают детей подчиняться тому, что сами считают бессмысленным и нелепым. И объединяются со школой против ребенка: сделал? Выполнил? Почему не выполнил? И чувствуют себя жертвой: доколе ты еще будешь терзать меня, чудовище, вместе со своей дурацкой школой?
Это, конечно, детская позиция. Не взрослая. Бессильная, беспомощная, не авторитетная. Взрослая позиция, скорее — конструктивная коммуникация и со школой, и с ребенком. Роль родителя — помогать ребенку справляться с конфликтными ситуациями, которые он еще не может разрешить; вмешиваться, когда бремя работы, возложенное на ребенка, чрезмерно или абсурдно; требовать от школы выполнения ФГОС и закона об образовании; поддерживать ребенка, когда он попал в трудную ситуацию; помогать ему справляться с кризисами и форс-мажорами; помогать определиться с тем, чего он хочет добиться и что ему для этого нужно. И не заражать ребенка своей тревожностью.
Самое главное, что нужно родителю школьника — это взрослость.
Психологическая зрелость, психическая стабильность, устойчивость. Ясное понимание того, что такое хорошо и что такое плохо. Готовность прийти ребенку на помощь. Отказ от идеи объединяться со школой против ребенка. Осознание того, что мир за пределами школы широк, огромен, прекрасен — и что ребенок имеет право узнавать этот мир и радоваться ему, даже если он катастрофически не успешен в школе. Ему не надо отменять каникулы и поездки, лишать его праздников и дней рождения, если школа, которую мы сами не любим и презираем, низко оценила его знания, умения и старания.
Будь рядом со своим ребенком. Не торопись сдавать его, если кто-то осудил тебя как плохого родителя: мол, я хороший, это мне ребенка плохого выдали.
Словом, мой родительский опыт говорит, что в любом случае — можешь ты обеспечить ребенку оптимальные образовательные условия или не можешь — решающим фактором в его становлении будут не они, а твои отношения с ребенком. Готовность быть рядом, обсуждать сложные ситуации, помогать в их разрешении. Спокойствие и уверенность. Радость общения. Радость совместного познания.
Уверенный, спокойный, понимающий, чего он хочет, молодой взрослый сам доберет то, чего ему недодала школа. На это уйдет время. На это уйдут силы, деньги, нервы.
Но кто нам обещал, что будет легко?
